» » На машине из Калининграда в Африку — 4: как объяснить детям бедуинов, что такое снег и Эйфелева башня

На машине из Калининграда в Африку — 4: как объяснить детям бедуинов, что такое снег и Эйфелева башня

Общество
361
0

Ему предстоит преодолеть в одиночку около 15 тысяч километров. Калининградец Юрий Антонов отправился в путешествие по самым труднодоступным регионам Африки. В своём внедорожнике, специально переделанном для такого трудного и длительного путешествия, Юрий везёт подарки для детей из Мали.

Через несколько километров после границы пересёк железнодорожный переезд. 'Чёрная нитка асфальтированной дороги уходила вдаль, разрезая надвое пространство песка. Дорога вела чуть поодаль от железной дороги. 

Из глубины песков, коптя и оставляя на барханах чёрный налёт, устало двигался состав. Какая удача! Он возит руду из глубины Сахары к Нуадибу, где находится порт.  Одна из достопримечательностей Мавритании — самый длинный железнодорожный состав в мире.

Вдоль обочины иногда встречались костлявые лачуги, стоящие группами по несколько штук. На дороге иногда попадались глубокие выбоины, почти незаметные на солнце. Удивительно в них то, что почти все машины, встречавшиеся на пути, — это дорогие и относительно новые внедорожники. Деревни, которых нет и никогда не будет на карте. Иногда такие блестящие серебром и роскошью машины стоят у сараев из досок, обрывков материи или рубероида.

Найти бензин в Мавритании оказалось задачей ещё более трудной, чем в Западной Сахаре. У меня заканчивалось топливо в баке. Они сидели на веранде дурно пахнущего ресторана, на стене — плазменная панель. На одной из заправок — 'культурном комплексе' посреди пустоты — смотрели футбол расположившиеся на пластиковых стульях мужчины с закрытыми платками лицами. Из пустоты к этой точке притяжения собирались машины, автобусы. 

В ход пошла ещё одна канистра. Заправщик согласился заправить меня за евро, но по грабительскому курсу — на сорок процентов выше официального. Нужно было ехать в Нуакшот, столицу Мавритании, чтобы поменять деньги и заправиться. 

Хотелось лечь на песок и почувствовать себя немного ближе к дому, испытав знакомое с детства чувство клокочущего в груди восторга, когда видишь сливающееся в нежных объятьях с водой небо. Почти две тысячи километров пути я уже двигался вдоль Атлантического океана, но так и не коснулся его. Утром свернул с дороги в сторону случайной деревни. 

Вместе мы идём к берегу океана, пролезая через плотный ряд пёстрых рыбацких лодок и хижин.  Меня встречает мужчина в серой тунике — директор местной школы Эльмерик.

Один из них, молодой араб в очках, обращается ко мне по-испански. Меня знакомят с несколькими парнями. Она располагается в том же здании, где находится школа. Это шеф службы безопасности деревни.

Внутри уже душно — солнце к тому моменту достигло зенита. Мне рады, поэтому приглашают в гости. На обед рыба и рис. Парни готовят чай и предлагают присоединиться к обеду. Едят руками, собирая еду в плотные комки, которые легко подкидывают, чтобы остудить. Вокруг блюда с едой собирается несколько человек, включая директора школы и шефа службы безопасности. Вкусно, рыбу тушили вместе с морковью и перцем. Аккуратно пробую, набрав риса и рыбы с краю.

Сегодня воскресенье, говорят новые знакомые, поэтому обменять деньги в банке не получится — выходной. Меня расспрашивают о дороге, о России, рассказывают о трудностях, с которыми могу столкнуться на пути. Школа в деревне существует всего шесть лет и даёт только начальное образование, два класса. Я остаюсь у них в гостях на день, расположившись в классе школы. Эльмерик и директор, и учитель. Дальше кто-то едет в гимназию за шестьдесят километров, в столицу, кто-то остаётся с познаниями, полученными за два года. Вся школа в одном лице. 

Я иду к океану. После обеда все укладываются на ковре, кто-то спит, кто-то копается в телефоне. За мной увязываются мальчишки, не просят ничего, просто здороваются за руку по очереди и валяют дурака. 

Плотная и не дающая никакой прохлады в зной. Вода в океане намного более солёная, чем в Балтийском море. Оставляющая следы соли на теле. 

Это жёны рыбаков. В тени старых лодок сидят женщины с детьми. Ждут вечера, когда мужья вернутся с уловом. 

По одной их вытаскивают на берег. Перед закатом появляются моторные лодки. Улов небольшой, умещается в ведро. 

Это хозяин лодок и, как я узнаю позднее, некоторых рыбаков. Тенью проскальзывает мимо шумно болтающих женщин стройный мужчина, одетый во всё белое. Он бегло оглядывает улов, явно недоволен. 

Я иду на ужин. Уставшие рыбаки, до того громко общавшиеся и курившие, смотрят понуро куда-то в сторону.

Вдруг предлагает мне переехать в Мавританию, поселиться здесь, купить несколько лодок и моторов, один комплект выйдет в пять тысяч долларов. Эльмерик расспрашивает меня о моей работе, о доходах. Взять себе рабочих. Можно будет работать вместе. За первые сутки я так и не понял, зачем здесь нужны деньги. Сперва принимаю его предложение за шутку, но быстро понимаю, что он говорит серьёзно. Остальное — крохотные деревни, среди которых их деревня оказалась самой большой, полная мусора деревня на берегу океана. За триста километров дороги несколько зданий из кирпича или бетона, уродливые и необжитые. Из благ жизни — мечеть и несколько солнечных панелей, к которым выстраивается большая очередь на подзарядку телефонов. 

Здесь тебе не нужно будет тратить ни на что — через несколько месяцев купишь себе дом и машину, заведёшь несколько жён'. 'Ты же сам говоришь, что большая часть твоих доходов уходит на повседневные траты.

Они потомки проданных когда-то жителей Сенегала и Мали, сегодня это четыре-пять процентов жителей страны. Я спрашиваю Эльмерика о рабстве в Мавритании, он отмалчивается, но когда расспрашиваю у него о рыбаках, признаётся, что среди тех, кого я видел сегодня, есть рабы. И так умирают. Они рождаются, принадлежа кому-то. На свободу не рвутся — делать особенно им нечего.

Это большой пыльный город с суматошным движением и полным пренебрежением правилами дорожного движения. Утром я в Нуакшоте. Евро нет, поэтому все ждут. В банке собирается очередь из тех, кто хочет купить евро. Сорок минут — и я на улице, можно двигаться дальше. При этом очень нехотя пропускают вперёд меня. Моторного масла нужной вязкости нет нигде. Только на шестой заправке я нахожу бензин. Моторы меняют здесь же, собирая из двух-трёх разных. Здесь же, на выезде из города, где в ряд стоят магазины и кустарные автомастерские, замечаю, что все машины, которые в России или Европе бывают только с бензиновыми двигателями, здесь работают на дизеле.

Пока варился кофе, снова занялся картой. Проснулся снова в поле, посреди пространства из песка, по которому можно проверять точность изготовления школьных линеек. Решил достичь 'полюса нелогичности' моего маршрута по Сахаре — города Уадан на северо-востоке Мавритании, который максимально отстоял от направления движения по Африке. 

Здесь, на плоскогорье из тёмной вулканической породы, находятся пещеры с наскальной живописью. Дорога вела через горы, где не было, казалось, никакой жизни. Сегодня на песке только следы ящериц.  Несколько тысяч лет назад жившие здесь люди видели жирафов, тигров и быков.

Я то ускорялся, надеясь оставлять его впадины под колёсами, то, отчаявшись от постоянной тряски, замедлялся. Асфальт давно сменился грейдером, песок то вовсе заменял камни, то пересекал дорогу толстыми жилами. Вскоре я сбился с дороги.  Не помогало ничего.

Шатёр да несколько собранных из веток и случайного мусора шалашей — вот и всё хозяйство семьи из трёх поколений.  Солнце уже клонилось к горизонту, когда Сахара выплюнула меня к лагерю бедуинов, кочевников пустыни.

Брат и сестра.  Девочка в один миг окинула меня взглядом своих чёрных глазок, застенчиво улыбнулась и спряталась за мальчика.

Площадка между шатром и шалашами была занята двумя коврами, на которых расположилась вся семья. Меня позвали к себе. Пожилая женщина, парень, занимавшейся чаем, и девушка, укрывшая при моём появлении лицо белым платком. 

Оцепенение сошло, когда я по-арабски поприветствовал их, парень подал мне липкий стеклянный стакан чая. Все разглядывали меня с интересом.

Я сходил в машину и принёс игрушку — плюшевую пчелу. После первых минут общения и нескольких чашек чая девочка по жесту пожилой женщины, своей бабушки, сбегала в шатёр, принесла мешок с поделками и разложила передо мной браслеты, ожерелья из камней и дерева, старый замок.

Она посадила её рядом с собой, надела на шею колье из кусочков бутылочного стекла, бабушка предложила мне выбрать себе что-нибудь. Глаза прятавшейся в подоле платья бабушки девочки засияли восторгом.

Я показывал им фотографии родной природы, мальчик принёс фото мужчины на верблюде — своего деда, который сейчас где-то в пустыне, но вернётся к рассвету. Под стоявшей в небе полной луной, освещавшей пустыню мерным серебряным светом, мы просидели до глубокой ночи. Все улеглись спать. Дети смеялись над моим произношением и ошибками в употреблении времён. Они в шатре, я на ковре под звёздами. 

Нет ни ветра, ни хлопка крыльев о воздух, какой могла бы издать случайная птица. Ночь в пустыне очень тихая. Ничего. 

Пчела лежала на краю того же ковра, на котором спал я. Я повернулся на бок. 'Видимо, не понравилась', — подумал я.

На рассвете бабушка позвала всех на молитву. Утром было очень холодно, чтобы согреться, укутался с головой. Упорствовала Бааб — старшая из сестёр, та, что вчера укрыла от меня своё лицо под платком. 

Уже никто не обращал на меня внимания. Я встал. Я же снова обратил внимание на пчелу — она сидела, повернувшись к солнцу. Все были заняты разговором — верблюды всё не приходили на водопой, а вместе с ними и дедушка. Фатима — так звали девочку — уже закончила утренний намаз вместе с пчелой и ушла за водой.

Мне пора было ехать в Шингетти, легендарный мавританский город в пустыне. Наконец появились верблюды.

На деле это огромное пространство из песка двух цветов — белого и оранжевого. Путь лежал через пространство, обозначенное на карте как русло реки. Скоро показался город. 

В новой кипела жизнь, старая, что была когда-то легендарным городом на пути соляных караванов, безлюдна.  Шингетти разделён руслом на две части — старую и новую.

Его мне порекомендовала Елена из Москвы, которая в одиночку пересекает Африку на попутном транспорте. Очень быстро — благодаря пившим чай у магазина на главной площади мужчинам — я нашёл Мухтара, шефа жандармерии города. С ней мы повстречались на посту жандармерии в Атаре, главном городе этой части страны. 

Он вышел уже с приготовленной для меня бутылкой воды. Мухтар, высокий смуглый мужчина с волосами, тронутыми первой сединой, оказался приветливым и вежливым. Вместе мы поехали к его дому. 

Готовят его в двух чайниках — в первом варят сам чай, во втором доводят до кипения подслащённую воду. Всё свободное время, которого из-за жары днём предостаточно, мавританцы пьют чай. Мухтар подробно рассказал об этой традиции, пока старший сын хозяина дома, фармацевта, готовил чай. Потом смешивают содержимое обоих чайников в маленьких стеклянных стаканах, из которых и пьют. Расспрашивал о моих впечатлениях о стране. Он прекрасно знает русскую культуру, читал много книг о России, но никогда не был за границей. Меняя традиционный наряд на форму, Мухтар остановился, вдруг вспомнив: Внезапный звонок прервал нашу беседу: недалеко от города произошла авария, в которой пострадала француженка из посольства в Нуакшоте.

Я там буду за порядком следить. — Будет недалеко от одной деревни, это сорок километров отсюда по пустыне. Давай, присоединяйся.

Но пропустить традиционный праздник здесь я не мог. Изначально хотел пробыть здесь всего один день, а не три. Я отправился в старый Шингетти. 

Разваливающиеся каменные дома, давно не впускавшие людей внутрь двери, улицы, погребённые под слоем песка. Город — вернее, посёлок — откровенно разочаровал. И ни души. 

Молитва окончена, ожерелье цвета индиго снова рассыпается на исчезающие в песке бусины. Только вечерняя молитва в мечети собирает пёстро одетых мужчин; будто бусины, следуют они, стекаясь к двум входам. Думаю, как провести вечер. Снова пустота. Покупаю в ближайшей лавке подарки — хлеб, немного фруктов.  Снова хочется к бедуинам.

Спустя двадцать минут блужданий я на месте. В свете закатного солнца пустыня выглядит совсем иначе, не так, как утром, когда я ехал по этой же дороге в сторону города.

Дедушка жмёт крепко руку, Фатима широко улыбается. Мне откровенно рады. У ковра вижу маленький шатёр. Вместе с ними я иду пить чай на ковёр. Она сделала его для пчелы!

Пока бабушка нарезает хлеб и размазывает варенье, Фатима с восторгом разглядывает газеты, в которые была завёрнута банка. Достаю из машины варенье, которое привёз из дома. Степень её восторга никак не соответствует степени моего отношения к ним — однодневный show-biz: истории о скандалах — любовники, яхты, курорты. Показывает их сестре, аккуратно отрывает фотографии с красиво одетыми женщинами и прячет где-то под своим платком.

Остаюсь сидеть рядом. После чая Бааб готовит ужин, я помогаю с водой. Она то открыта и улыбчива, то замкнута и криклива. У неё переходный возраст, тринадцать лет. Я прошу послушать, как я читаю, и поправлять, если буду ошибаться.  К нам приходят Фатима и её брат, приносят книгу на арабском.

Дети учат меня новым для меня словам, записывая их в мою тетрадь. Так мы проводим час с небольшим. Вдруг Фатима замечает на обложке тетради башню Эйфеля. Нас зовут к ужину. Я не знаю, как ответить. Спрашивает, что это. Для радио, да. Нет, это не минарет. Мне трудно найти лучшую ассоциацию для ребёнка, не видевшего из техники ничего, кроме старого разбитого радио, от которого давно потерялись батарейки, а красота — это не романтика вечерних проспектов, а луна и обруч Млечного пути. 

Историю про девочку из снега, которую слепили себе дед и бабка вместо внучки, никто не понял — я не смог объяснить, что такое снег, а догадка Бааб, что это перхоть, вызвала взрыв смеха. Перед сном показываю детям старые диафильмы, используя аккумулятор машины, собирается вся семья, приходят соседи. Мультфильм про Чебурашку, приплывшего в Европу из Африки и выбившегося в люди, пришлось повторить. 

Несколько раз поворачиваюсь к шатру пчелы и улыбаюсь — она спит на боку после вечерней молитвы.  Ночью снова холодно.

Фатима, милый ребёнок, ты знаешь о мире из вытертой книги для чтения, изданной сорок лет назад, ты не ходишь в школу, потому что у семьи нет ни денег, ни возможностей. Сны. В своих эмоциях ты чище того первого снега, которого нет в твоём мире. Тебя отдадут замуж, когда тебе будет пятнадцать, а может, и меньше лет, взяв в приданое отару овец. От этого бросает в жар.

Она показывает мне свои игрушки — верблюдов, которые дедушка вырезал из подошв старых шлёпанцев. Утром мы снова вместе с Фатимой. Взамен дарю ей лошадок с красивыми попонами.  Девочка дарит мне двоих — маленького и большого.

Отъезд на праздник запланирован на три часа дня. В десять утра я снова в городе. Он очень рад. За чаем рассказываю Мухтару о Фатиме, о пчеле и её шатре бедуина. Когда-то он был живым и людным, но после включения его в список наследия ЮНЕСКО было запрещено проводить электричество или воду в посёлке для сохранения его облика. На мою историю о посещении старого Шингетти мой друг отвечает, что так произошло во многом из-за популярности города. А старый город медленно заносит песком.  В результате почти все его жители со временем переселились в город напротив, новый Шингетти, где есть и свет, и вода.

С большой гордостью он показывает мне страницы старинных книг по астрономии и медицине, читает стихи на арабском. Хранитель её оказывается очень приятным человеком, много рассказывает о прошлом города, о том, что библиотека — это наследственное ремесло его семьи, которое насчитывает по меньшей мере пять веков. Показывает секрет замков на дверях домов города. 

Открыть такой можно ключом, похожим на щётку с металлической щетиной. Замки выполнены из прочного дерева с металлическими вставками. Расположение щетин соответствует отверстиям во внутренней части механизма.

Мухтар вынужден был задержаться, но дал мне пассажира, знающего дорогу. В три выезжаем. Мы едем, но не по дороге, которую указал мне Мухтар. Вместе с ним садится ещё один человек, молодой парень. Нет, всё верно. Переспрашиваю. Мы приезжаем к какому-то шалашу в поле. Дорога откровенно дрянная — камни, заметённые песком, иногда попадаются настоящие глыбы, которые несколько раз задевают кузов. Они начинают орать на меня, мне переводят, что они не хотят, чтобы я их фотографировал. В нём несколько женщин. Подвезти кого-то в Мавритании означает подвезти кого-то ещё. Мои спутники пьют чай, я остаюсь в машине. В этом мне предстоит убедиться ещё не раз. И ещё кого-то, у кого не совсем по пути есть дела, но что же делать, если решили ехать, то надо.

Мои спутники остаются у своих знакомых, которые живут в пустыне неподалёку от фестиваля, а мне нужно вот за ту самую дюну. Спустя час мы приезжаем, но снова не туда. Это откровенно злит. 

Уже собрано несколько больших шатров, прибывают люди. Десять минут — и я на месте. Приезжают верблюды. Каждую новую машину встречают гулом и сигналами. Четыре километра по каменистой пустыне с редким кустарником. Судья скачек просит меня свозить его к старту, отмерить точное расстояние и разметить дистанцию. Меня принимают то в одной компании, то в другой. Вечером все каноны ислама уступают место африканской открытости и жажде общения. Я единственный европеец, нет, иностранец, на этом празднике. Закрывавшие днём лица платками женщины с лёгкостью первыми заводят разговор, приглашая к чаю. С нетерпением жду завтрашнего дня.

По материалам klops.ru


Материал к публикации подготовил Adimas.
На машине из Калининграда в Африку — 4: как объяснить детям бедуинов, что такое снег и Эйфелева башня

комментариев

Ваше имя: *
Ваш e-mail: *

Подписаться на комментарии

На машине из Калининграда в Африку — 4: как объяснить детям бедуинов, что такое снег и Эйфелева башня