» » На машине из Калининграда в Африку — 5: во что играют в пустыне и когда можно расцеловать верблюда

На машине из Калининграда в Африку — 5: во что играют в пустыне и когда можно расцеловать верблюда

Общество
245
0

Ему предстоит преодолеть в одиночку около 15 тысяч километров. Калининградец Юрий Антонов отправился в путешествие по самым труднодоступным регионам Африки. В своём внедорожнике, специально переделанном для такого трудного и длительного путешествия, Юрий везёт подарки для детей из Мали.

Стоит только солнцу зайти за горизонт, пустыня наполняется её серебряным светом. 'Растущая луна спешит оказаться на небе ещё до заката. В полнолуние луна уверенно всходит на небо сразу после заката, спеша занять место ушедшего солнца. Всё вокруг: складки дюн, случайный куст, протянувший руки, выцветшие шапки шатров — наполняется этим свечением. Убывающая луна оставляет место обручу Млечного пути в ночном небе, разгоняя звёзды глубоко после полуночи. 

У костров собираются женщины. Сегодня полнолуние. Под огромным котлом, в котором варится рис с верблюжьим мясом, извивается огонь. Они поют песни, хлопая в ритм барабанов.

Это старые, уставшие от долгой жизни среди песка и камня японские пикапы. Одна за другой прибывают машины с участниками фестиваля. Они гудят, свистят, кричат, производя одновременно миллион звуков, на которые сбегается толпа. В кузове каждого из них полтора десятка человек. Это жители пустыни, берберы. 

Я оказываюсь у костра. Меня берёт аккуратно за запястье полная женщина, глаза которой сверкают перламутром в свете языков костра. Сейчас надо мной подшучивают, то и дело пихая локтем под рёбра, они совершенно открыты, будто девушки за барной стойкой какого-нибудь европейского мегаполиса вечером в пятницу. Удивительно, как сильно они меняются ночью, эти женщины глубоко консервативной исламской страны, которые днём прячут лица, увидев вдали чужака. Лукавые улыбки. Чья-то тонкая рука ложится мне на плечо. Стекло липкое, чай терпкий, как и принято. Мне протягивают первую стопку чая, как обычно, подают правой рукой в правую руку.

Оно студёное, в нём совсем нет жира. После этого угощают верблюжьим молоком. С большим удовольствием допиваю кружку до самого дна.

Брожу от одного к другому. Утром все участники фестиваля, около 300 человек, расходятся по шатрам. Это Мухтар, мой друг, шеф жандармерии, он обеспечивает порядок на празднике. Меня окликают. Здесь только мужчины, все располагаются на ковре, ведут разговоры полулёжа, оперевшись на плотные подушки. Меня пропускают внутрь шатра для почётных гостей. Пьют чай. 

Он одет в форму защитного цвета, с пистолетом на ремне. Напротив меня пожилой мужчина с тонкими усами. Хитро улыбается мне и приветствует. 

Узнаёшь меня?  — Привет, Карим!

Да, он знаком мне, но откуда? Я на мгновение отвожу взгляд. Меня так назвали однажды в чайхане в Триполи. Каримом я представлялся нескольким людям, но точно не ему. С тех пор иногда представляюсь арабам так, чтобы избежать двусмысленности: моё русское имя кто-то понимает как 'торгаш' или 'спекулянт'.

А в городе я всегда без формы. — Нет, я работаю в службе безопасности.

Все вытягивают головы — в шатре для молодёжи расположился музыкант, он начинает наигрывать мелодию с обилием тремоло и тянущимся звуком. Шум человеческого улья нарушает электронный треск. Я иду на звук. 

Его окружают молодые парни. На электрогитаре играет пожилой негр. Чуть поодаль сидят женщины и дети.

Она расплывается по шатру и, выйдя за его границы, обозначенные жёсткой дневной тенью, уходит в сторону гор. Музыкант лениво перебирает струны, звучит мелодия, в которой моему уху не за что зацепиться. Общее гудение пульсирует всё сильнее, наконец в одном из углов шатра находя выход — подымается девочка, начинает танцевать.

Шатёр продолжает гудеть в ожидании новой волны. Ей хлопают, задавая ритм барабаном, потом всё снова успокаивается. Иногда вместе с новой волной к звуку гитары и барабана добавляется протяжное женское пение. Так повторяется несколько раз. Мне объясняют, что это песня об окружающем пространстве. 

В нём женщины играют в саад. В соседнем шатре слышится шум — споры, крики, смех. Это расщеплённые надвое стволы кустарников.  Две команды по очереди кидают палки, окрашенные с двух сторон в тёмный и светлый цвета.

Иногда палки падают тёмной стороной, иногда светлой. Несколько человек, оказавшихся, как и я, на периферии веселья, берутся объяснять мне суть игры. Судя по всему, всех участников, равно как и меня, захватывает сам процесс спора и протестов, а не количество светлых и тёмных сторон. Если тёмных больше — очко одной команде, если светлых — другой. На левой руке невозмутимо спит ребёнок.  Последний бросок: за правой рукой женщины следят десятки глаз.

Бразилия — чемпион мира!  Всё, победа, тент сносит волной эмоций и криков.

Я иду в шатёр к своим приятелям. Время обеда. Финиковую массу набирают на большой палец правой руки, после этого макают в молоко. Подают растолчённые финики, политые сверху жирным козьим молоком. После этого несут основное блюдо, баранину и кус-кус. 

В нём заметно меньше народа. Я возвращаюсь в шатёр, где были танцы. Она наигрывает на барабане ломаные ритмы. В центре сидит девочка, танец которой я видел утром.

Она приехала сюда с мамой и старшим братом из города Атар, это в сорока километрах отсюда. Девочку зовут Лула, ей десять лет. Что-то похожее испытывает тот, кто впервые в жизни пытается научиться играть босанову на гитаре. Она показывает мне один ритм, я пытаюсь воспроизвести. К ударам по центру и обечайке барабана Лула добавляет удары локтем. Хитрость в 'выпадающих' звуках, синкопах. На битву между мной и пылающей ехидством девчонкой собираются поглазеть несколько десятков человек. У меня не получается, к её огромному восторгу. Ну, подожди, сейчас. 

Потом, почувствовав качание, управляюсь без них. Сперва добавляю 'пропавшие' удары, теперь ритм кажется простым. Моя очередь. Но наготове у девочки ещё десяток ритмов. Я съел'. Показываю ей знаменитый джазовый стандарт размером 5/4, который обычно разучивают на фразу 'Кто съел пирог? Хорошо. Девочка налету схватывает его и уже вовсю импровизирует. У неё восторг, у меня — облегчение, не так стыдно!  Вместе — я на барабане, она на крышке кастрюли — затягиваем что-то рок-н-ролльное.

Среди них узнаю ту, что держала вчера вечером у меня на плече руку.  На нас шипят сидящие рядом женщины — наступило время молитвы.

Наступает время гонок на верблюдах. Солнце клонится к горизонту, жара спадает. Желаю ему удачи. Один из парней, объяснявших мне суть игры в палки, переодевается — на нём голубая материя, он подпоясан кожаным поясом. Вместе с судьёй мы отправляемся к старту, который разметили накануне вечером. 

Все погонщики сосредоточены. На старте двадцать семь верблюдов. Меня просят отъехать, чтобы не мешать сосредоточиться.  Кто-то гладит шеи животных, кто-то, закрыв глаза, вскидывает голову к небу.

Верблюды медленно набирают скорость. Старт. Один из моих местных приятелей, который попросился со мной, залезает на крышу машины и снимает гонку на телефон. Она небольшая, чуть больше двадцати километров. На финише уже бурлит толпа.  Медленно мы уходим в отрыв от верблюдов, чтобы успеть заснять финиш.

Вот он пересекает финиш. Несмотря на предупреждающе жесты жандармов, толпа бежит навстречу побеждающему верблюду. Голову ошалевшего и вопящего от отчаяния верблюда гладят десятки ладоней, кто-то целует его морду. Наездник танцует прямо на горбу животного. Веселье не утихает десяток минут. 

Мы садимся в его джип и едем в пустыню. Мухтар находит меня в толпе и ведёт за собой. Мы должны проверить место, чтобы убедиться, что там нет случайных людей или животных.  По дороге он объясняет, что сейчас будет соревнование на меткость.

Собираются пожилые мужчины, занимавшие весь день почётный тент. Одна за другой подъезжают машины. Один выстрел, другой, третий. Расчехляют винтовки. Нужно попасть в несколько банок, оставленных нами у подножия дюны напротив.  Дистанция около 100 метров.

Несколько патронов дают мне. Один пожилой мужчина наконец попадает. Выстрел. Винтовка старая, деревянное её ложе приятно теплит в руке. Мимо. Ещё. Мухтар отдаёт фотоаппараты, шутит, что так стрелять у меня получается лучше. 

Опустилась ночь, но луны ещё нет. Мы возвращаемся в лагерь. В лагере выступают официальные лица, как обычно, это скучно. Она уже убывает, поэтому в небе полно звёзд. Ко мне собираются дети. Иду к машине, готовлю себе ужин и варю чай. Подходят мальчики, они немного старше.  Среди них Лула и несколько её подруг.

Предлагаю им выпить моего чая. Дети не знают французского, общаемся на арабском. Перешёптываются, когда я без спичек зажигаю газ в горелке.  Дети с радостью соглашаются.

Разливаю по одноразовым кружкам, в которых уже лежат пакетики чая, даю сахар и ложку. Закипает вода. Говорит, что нужно хорошо перемешивать сахар, ложка для таких дел не подходит.  Лула оставляет чашку пустой для одного из мальчиков, которого позвала мама, и начинает переливать чай из одной кружки в другую, как принято у них.

Он спрашивает, нет ли у меня (выдержав паузу, добавляет — старых) учебников по математике и физике: он мечтает стать инженером, как я, хочет заниматься сотовой связью. Один из мальчиков, старший брат Лулы, пытается общаться со мной на английском, у него неплохо получается. Спрашиваю его адрес, он не понимает, что это такое. Нет, с собой у меня нет, но я могу прислать ему. Друг другу мы даём адреса электронной почты. Потом говорит, что его приятель живёт в Нуакшоте, я могу прислать книги ему. Он полная противоположность своей шумной и иногда навязчивой сестры, требующей у меня конфеты. В его руках, в том, как он склоняется над блокнотом, пытаясь найти тусклый свет, живёт скромность.

Тенты уже сложены, остаётся несколько машин, включая мою. Утром лагерь почти пуст. Мухтара нигде нет. 

Подхожу к одной компании, спрашиваю. Мне нужно ехать в Атар, но я не знаю дороги, только сторону света. Но мне нужно подождать сорок минут, пока он попьёт чай с приятелями. Да, едет один мужчина. Он хочет ехать в Атар. Оборачиваюсь: у моей машины в ста метрах с ноги на ногу переступает пожилой мужчина. Чай отменяется. Возвращаюсь бегом к первой компании, говорю, что я уже уезжаю. Мужик бежит вслед за мной. 

В Атаре высаживаю попутчиков и двигаюсь дальше, в регион Таганат. Дорога оказывается проще — после первых пятисот метров, расчерченных прошлой ночью десятками колёс, все следы сходятся к одному, который иногда распадается в песке на несколько, чтобы снова сойтись через пару десятков метров. Это 1700 километров. Электронные карты этой дороги не знают, соединяют моё положение и финишную точку через столицу, Нуакшот. Выходит чуть больше 300 километров. Но Мухтар сказал мне, что дорога есть, она трудная только на подступах к какой-то горной цепи, которую я могу пересечь сам. По дороге встречается несколько оазисов, увенчанных верхушками пальм, деревушки в несколько домов.

Преодолеваю подъём, за ним пологий спуск. Вокруг пространство из камня и песка, впереди петляющая тропинка. Просит подвезти его. С обочины поднимается старик. Пока он садится, долго вглядываюсь влево — там одинокая хижина с загоном для коз и овец. Узнаёт, что я еду в Рашид, ему туда же. И вдруг меня пробивает пот. Старик ждёт попутную машину третий час. Он три дня ждёт какую-нибудь, хоть какую-нибудь машину.  Йаум — это не час по-арабски, это день.

Здесь какое-то своё, особенное время. Мне всё яснее становится смысл чайной традиции этой страны. Оно может сжаться до хлопка, может растянуться до долгого ожидания попутки'. 

По материалам klops.ru


Материал к публикации подготовил dess.
На машине из Калининграда в Африку — 5: во что играют в пустыне и когда можно расцеловать верблюда

комментариев

Ваше имя: *
Ваш e-mail: *

Подписаться на комментарии

На машине из Калининграда в Африку — 5: во что играют в пустыне и когда можно расцеловать верблюда